Виктор Драгунский. Он живой и светится
Однажды вечером я сидел во дворе, возле песка, и ждал маму. Она, наверно, задерживалась в институте, или в магазине, или, может быть, долго стояла на автобусной остановке. Не знаю. Только все родители нашего двора уже пришли, и все ребята пошли с ними по домам и уже, наверно, пили чай с бубликами и брынзой, а моей мамы всё ещё не было… И вот уже стали зажигаться в окнах огоньки, и радио заиграло музыку, и в небе задвигались тёмные облака — они были похожи на бородатых стариков… И мне захотелось есть, а мамы всё не было, и я подумал, что, если бы я знал, что моя мама хочет есть и ждёт меня где-то на краю света, я бы моментально к ней побежал, а не опаздывал бы и не заставлял её сидеть на песке и скучать. И в это время во двор вошёл Мишка. Он сказал: — Здорóво! И я сказал: — Здорóво! Мишка сел со мной и взял в руки мой самосвал.
— Ого! — сказал Мишка. — Где достал? А он сам набирает песок? А? Не сам? А сам сваливает? Да? А ручка? Для чего она? Её можно вертеть? Да? А? Ого! Дашь мне его домой? Я сказал: — Нет, домой не дам. Подарок. Папа подарил перед отъездом. Мишка надулся и отодвинулся от меня. На дворе стало ещё темнее. Я смотрел на ворота, чтоб не пропустить, когда придёт мама. Но она всё не шла. Видно, встретила тётю Розу, и они стоят и разговаривают и даже не думают про меня. Я лёг на песок. Тут Мишка говорит: — Не дашь самосвал? Я говорю: — Отвяжись, Мишка. Тогда Мишка говорит: — Я тебе за него могу дать одну Гватемалу и два Барбадоса! Я говорю: — Сравнил Барбадос с самосвалом. А Мишка: — Ну, хочешь, я тебе дам плавательный круг? Я говорю: — Он у тебя лопнутый. А Мишка: — Ты его заклеишь! Я даже рассердился: — А плавать где? В ванной? По вторникам? И Мишка опять надулся. А потом говорит: — Ну, была не была! Знай мою добрость! На! И он протянул мне коробочку от спичек. Я взял её в руки. — Ты открой, открой её, — сказал Мишка, — тогда увидишь!
Я открыл коробочку и сперва ничего не увидел, а потом увидел маленький светло-зелёный огонёк, как будто где-то далеко от меня горела крошечная звёздочка, и в то же время я сам держал её сейчас в руках. — Что это, Мишка, — сказал я шёпотом, — что это такое? — Это светлячок, — сказал Мишка. — Что, хорош? Он живой, не думай. — Мишка, — сказал я, — бери мой самосвал, хочешь? Навсегда бери, насовсем! А мне отдай эту звёздочку, я её домой возьму. И Мишка схватил мой самосвал и побежал домой. А я остался со своим светлячком, глядел на него, глядел и никак не мог наглядеться: какой он зелёный, словно в сказке, и как он хоть и близко, на ладони, а светит, ну словно издалека… И я не мог ровно дышать, и я слышал, как быстро стучит моё сердце, и чуть-чуть кололо в носу, как будто хотелось плакать. И я долго так сидел, очень долго. И никого не было вокруг. И я забыл про всех на белом свете. Но тут пришла мама, и я очень обрадовался, и мы пошли домой. А когда стали пить чай с бубликами и брынзой, мама спросила: — Ну, как твой самосвал? А я сказал: — Я, мама, променял его. Мама сказала: — Интересно! А на что? Я ответил: — На светлячка! Вот он, в коробочке живёт. Погаси-ка свет! И мама погасила свет, и в комнате стало темно, и мы стали вдвоём смотреть на бледно-зелёную звёздочку.
Потом мама зажгла свет. — Да, — сказала она, — это волшебство! Но всё-таки как ты решился отдать такую ценную вещь, как самосвал, за этого червячка? — Я так долго ждал тебя, — сказал я, — и мне было так скучно, а этот светлячок, он оказался лучше любого самосвала на свете. Мама пристально посмотрела на меня и спросила: — А чем же, чем же именно он лучше? Я сказал: — Да как же ты не понимаешь?! Ведь он живой! Он живой и светится!
|